Робин Гуд с оптическим прицелом. Путь к престолу - Страница 48

Очень скоро стало ясно, что леди де Леоне, хоть и не было в этом никакой ее вины или умысла, внушила пылкие чувства нашему епископу. И в этом не было ничего удивительного — она была так стройна, ее карие глаза были такими красивыми, зубы такими белыми, а кожа такой нежной, что многие и многие мужчины провожали ее взглядом. Да, конечно, она была не так чтоб молода, но за то, чтобы так выглядеть в ее годы, многие женщины поверьте, отдали бы душу. А уж наш епископ отдал бы душу за один только ее взгляд… И чувства его были столь сильны, что у меня бы язык не повернулся посмеяться над почтенным Адипатусом. Он был так трогателен в своих ухаживаниях, что добрая моя Беатриса лишь с христианской кротостью принимала его дары, надеясь, что со временем Иисус возвратит ему разум. И каждый раз просила меня помолиться за его душу, терзаемую столь тяжким испытанием.

Не так легко было разрешить другую неприятность, которая постигла мою прекрасную спутницу. Неприятность эта звалась графом Солсбери. Он так решительно шел на штурм, что леди де Леоне ничего не оставалось, как надавать ему пощечин, когда он подкараулил ее как-то в галерее. Но потом небеса послали нам помощь в лице почтенного примаса, который прознал, что у него есть соперник. Я не поняла и половины слов, что произносил в адрес Солсбери наш добрый пастырь, когда думал, что мы его не слышим. А скромность не позволяет мне повторить те, что я все же поняла. Но, хотя слова эти и вправду оскорбительны для благородных дам, действие свое, благодарение небесам, они оказали. И Солсбери, которого уже все за глаза именовали не менее непристойным прозвищем, в котором «длинным» был уже вовсе не его меч, а то, что, собственно, и не давало ему покоя… ну так вот, он внял словам достопочтенного Адипатуса и стал вести себя куда как благоразумнее. Вот что значит искусная проповедь, пусть даже и облеченная в столь грубую форму! Но недаром говорят, что для разных ушей нужны разные слова…

Но о самой леди Беатрис я по-прежнему знала очень мало. Она всегда больше слушала, чем говорила. И, да простит меня Господь за это любопытство, мне все сильнее хотелось хоть что-нибудь о ней, да узнать. И скоро мне представился такой случай. Недавно у нас среди пришедших евреев появился некий Беймамон — искусный врачеватель и, говорят, лекарь самого Саладина. К моему удивлению, леди де Леоне оказалась с ним знакома. По некоторым ее словам я поняла, что она встречала его в Святой земле. И вот как-то вечером, когда мой дорогой супруг оставил меня ради каких-то неотложных дел, я решила поговорить с этим врачом с глазу на глаз — у меня были к нему пара вопросов, которые я хотела задать без посторонних. Поэтому я не стала посылать Эм или Бетси, а просто тихо дошла сама до его покоев — благо они были совсем недалеко, и уже чуть приоткрыла дверь, как вдруг услышала из-за портьеры голоса. Лекарь был не один, он разговаривал с какой-то женщиной. Я поняла, что выбрала неподходящее время. И тут же хотела было уйти, как вдруг узнала в говорившей мою дорогую подругу и советчицу. Голос ее, обычно ровный и спокойный, сейчас был так тих и так дрожал, что я даже разобрала не все слова. Говорили они на латыни, так что не могу ручаться, что я поняла все, но даже того, что я поняла, было более чем достаточно… И, да простится мне мое прегрешение, но любопытство мое было уже столь велико, что я не смогла уйти, и лишь напряженно вслушивалась в их разговор, дрожа от ожидания, что кто-нибудь застанет меня за этим недостойным занятием.

— …Он очень страдал? — спросила она.

— Не стану лукавить, моя госпожа, — отвечал Беймамон, — это было очень тяжелое испытание… но в самый горестный час он, по милости небес, лишился сознания, и, смею надеяться, ушел в лучший мир, не мучась.

— Надеюсь, что он сейчас в лучшем из миров… — ответила она и вздохнула. И вздох этот был столь горек, что я чуть не разрыдалась тут же, на пороге, от сочувствия.

Потом она словно собралась с силами и вымолвила:

— А он… он… ничего не говорил… — и, не в силах продолжать, замолчала.

И тут же послышался голос еврея:

— Незадолго до своей кончины он сказал мне, что если бы он мог прожить жизнь заново, то, возможно, постарался бы не совершить многое из того, что им было сделано… и, напротив, сделал бы то, что ему сделать не удалось…

— О, не ему надо было бы сокрушаться о том, что сделано… — проговорила леди де Леоне. — Не ему — одному из самых лучших людей, которых я только знала… Но я спрашивала вас не об этом, мой дорогой друг…

— Мой добрый повелитель сказал мне также, — проговорил Беймамон после некоторого молчания, словно раздумывал, стоит ли ему продолжать, — что мысли о вас были отрадой для его сердца… И что, как ни старался он… простите меня, но таковы были его слова, и я не посмел бы произнести их без вашего повеления… и что, как ни старался он, но так и не смог постигнуть, почему драгоценный алмаз был отдан глупцу, не умеющему не только оценить его по достоинству, но и просто отличить его от булыжника…

— О, мой дорогой Юсуф! Не проходит дня, чтобы я не вспоминала о нем… — я услышала сдавленные рыдания, и уже хотела, забыв о приличиях, броситься к моей дорогой подруге, чтобы утешить ее, но следующие слова лекаря пригвоздили меня к месту.

— Простите своего недостойного слугу, ваше величество! — вскричал он. — Я не должен был рассказывать вам об этих словах Салахаддина…

И тут же раздался голос леди де Леоне — как всегда спокойный и сдержанный:

— Запомните, мой дорогой друг, что здесь нет, и никогда не было королевы Беренгарии. А есть леди де Леоне. И даже когда мы одни, обращайтесь ко мне только так.